«Сознание жизни выше жизни. Знание законов счастья - выше счастья».
Ф.М. Достоевский "Сон смешного человека".
Три пути ведут к знаниям. Путь размышлений самый благородный. Путь подражания самый лёгкий. Путь опыта самый горький. Конфуций
Плюрализм от наплевать
Будто происходит.
Выду ваньку я валять
На честном народе.
Во все тяжкие пущусь
И в былое опущусь.
Всё моё - ношу с собой,
Независимо босой.
(Оставь надежду всяк сюда входящий)
.Правила хорошего тона диктуют представиться, выходя на люди. Некто сказал, что мы – родом из детства. Не очень хочется глубоко ворошить минувшее. Кому-то легко, празднично вспоминать, а тут, как соль сыпать, бередить полузабытое. А не сказать ничего – все равно автобиографические уши вылезут из текста. Потому, надо! Хотя бы для того, чтоб «виршики» по углу восприятия автора понятнее стали. Итак, родился в 1947 году в
г.Токмак Запорожской области. На детстве придётся остановиться подробнее, как прелюдии к спектаклю жизни. Это был голодный год. Мать рассказывала, что когда орал исступленно в поиске материнской груди, заматывала в марлю кусочек черного хлеба и совала в ненасытный зёв. На некоторое время помогало.
Из раннего прошлого запомнилось немногое. Всплывает то, что изгоняешь из себя. Помню, как приходил с улицы в сумерках в хату и, войдя в темень безлюдной комнаты (родителей невесть где носило), замирал, словно в параличе, от ужаса, рыдал, приняв висящий на стене дождевик за пугало, какое-то стращилище-разбойника. И сил не находилось выйти назад, поскольку на улице было ещё страшней. Долго плакал. Казалось, а может, и впрямь полночи. Помнится, как отец в порывах звериной ревности смертным боем колотил мать. (Всю войну провёл в окопах и вернулся в шрамах и наградах.) Так "серчал", что соседи-миротворцы вмешивались. Как впервые, ради осуществления справедливости, стащил из родительского кошелька денежную купюру, на вожделенную, обещанную, но не купленную игрушку, и последующей кары за содеянное. Пока родители вздорили и выясняли отношения, маленько подрастал. К тому времени, когда они решили расстаться двор уже не пугал. Хорошо летом: земля тёплая! К вечеру пошел в лесопитомник, нагрёб кучу листвы, зарылся в неё, и –не вмещалось. Вкуснятина! А пахнет-то как! благодать до утра! А прокорм? Утром надо обязательно поспеть раньше других к хлебопекарне. Там для погрузки хлеба в фургон использовали стационарный деревянный лоток, и в неровностях, ох, сколько крошки оставалось, в пригоршни
Полезное быстро усваиваешь. Вот авоська с провизией за форточкой какой-то разини висит (раньше холодильник в квартире – крайняя редкость). А если на втором этаже? …Было на чем соображалке совершенствоваться. Вот курица отбилась от двора..Чем не добыча? Но это примитив. Виртуозность – ручонку протиснуть под весами, пока продавец отвлекалась на что-то, порою, спровоцированное босоногими статистами, стянуть горсть монет или колбасину потолще и, сделав сдобное лицо, удалиться. Если попадались котлеты полуфабрикаты (красивые, обкатанные в пахучих панировочных сухарях), съедались без приготовления, тут же. Порой и милостыней не гнушались от шарахающихся женщин: «Тетенька дайте копеечку-у-у!». Жалостливо. А вот и потен-циальная жертва нарисовалась, находка: сельский одногодка, приехавший в выходной день кино посмотреть и растерявшийся от столпотворения у кассы. (А фильмы-то какие были: «Часы остановились в полночь», «Семеро смелых», «Роман и Франческа», «Убийство на улице Данте», «Огненные вёрсты»,«Поэт» – у-у-у, как он крыл-то всяческих буржуинов …Так вот, почему бы не помочь бедолаге протолкнуться без очереди и …заодно, походу, благополучно облегчить карманы простофили. Не всегда без казусов обходилось. Однажды эдакий сельский олух-увалень размахнувшись широко припечатал веским кулаком прямо в висок, да так приложился, что небо с лоскуток стало. Долго пришлось зеленную шишку носить, гордо, как знак отличия. …Досуг был ли? Кино бесплатное в воинской части по вечерам. …через забор незаметно.
Солдатики нас принимали. А дежурные по части отлавливали, и, постращав что в следующий раз часовые непременно стрелять будут, отвозили в милицию. И до следующего киносеанса. Едва раздавался стрекот киноаппарата, и на экране оживлялись картинки неведомой жизни, из щелей сползались вездесущие полубездомные «тараканы». Порой ватагой забредали в городскую детскую библиотеку, посмотреть «Весёлые картинки» (юмористический журнал для детей). Библиотекарша настораживалась как собака на сене и с каменным лицом не спускала глаз пока не покидали книжный храм. Игрушки? Подавляющему числу моих сотоварищей были недоступны даже воздушные шары к празднику.
Они были истинно детьми трущоб!
И замещали праздничные шары презервативами выуженными из канализации, которые после «постирушки» получали вторую жизнь.(Во мне, правда, вдруг взбрыкивал иммунитет, чувством омерзения) Любили петь, усевшись под вечер зловещими птицами на высоченном заборе. По мере наступления темноты, крепчали и рулады. Мы старались переорать друг друга в сгущающихся сумерках. Содержание песен было отнюдь не из пионерского репертуара. Молодецкие, лихие!
Раз пошёл я помолиться в божий монастырь,
Побродить в уединеньи средь святых могил
Но, ребята, что я вижу? Прямо у креста
Поп монашаньку святую бум та-ра-та-та-та!
И припев: (примерно)
Ох, бл#ди!
Каждый мудак Бетховен,
Ох, бл#ди
Много чудес на свете есть
Много всего, всего не перечесть
Припозднившиеся прохожие, услыхав такие рулады, сторонились, загодя переходили на другую сторону улицы.
О, как славно пелось, когда у кого-то, самого удачливого, находилась бутылка вина. А вот и пьяненький поковылял. Подсобить что ли до дому добраться? …Появлялись лишние рубли – что ж в картишки не перекинуться? Были для того укромные местечки, мы называли их «разбитки» – не отстроенные ещё послевоенные развалины.
Добычливым местом для посвященных был местный завод продуктов. Часто рабочие перед ночной пересменкой выставляли на забор снедь разную, чтобы, выйдя через проходную, уже с другой стороны забрать домой. Задача пустячная – опередить! С закадычным сверстником и тезкой по прозвищу Кабен, давным-давно сгинувшего с этого света, наткнулись на золотоносную жилу на этом самом заводе.Часа в 3 ночи через высоченный забор со стекляшками по гребню, и вот оно – Эльдорадо! Склад стеклотары! Трёхлитровый бутыль – 40 коп! Затаившись выжидали, когда же сторож пройдёт. Заслышав голоса, не пугались. Мы-то знали, ушлые, что сторож, по прозвищу Сидура, один. И разговаривает он со своей же шапкой, надетой на поднятую до уровня плеча руку, разговаривает громко, чтобы напужать потенциальных злодеев. Он, бедняга, боялся темноты.
А потом с Кабеном тащили эти мешки через весь город по ночным пустынным закоулкам к угольному сарайчику возле его коммунального домишки, и в нём же, на куче угля укладывались спать, прикрывшись каким-то тряпьем от мороза. Нам было холодно, но баюкала мысль, что завтра мы на коне. В дом было нельзя, и не только потому, что у его мамани в гостях был очередной хахаль, но и из опаски поползновений на наши трофеи. Однажды родителям в час перемирия удалось отловить меня, зазевавшегося. На то время мне было лет 10. Мать отвезла в церковь, окрестить. За моё смирение, послушание не посмели отказать, когда попросил (чем не момент?) купить какую-то безделицу. Вообще-то мать хоть как-то стремилась вырваться из тусклой обыденщины. Иногда покупала книжки и вслух читала: из Грина, или «Слепого музыканта», или стишки о Ленине (Дураку-богачу, И с казной не спиться, Бедняк гол, как сокол, Поёт-вселится!; до сих пор помню)), а то и "Дети подземелья"Короленко читала.
Как-то столкнулся лицом к лицу с приехавшим из села по каким-то делам родным, пристарковатым уже, дедом. Оба замерли. А потом он начал торопливо, лихорадочно рыться в котомке, и нашел сдобное свежеиспеченное "ушко". Протянул, …а я не взял его. И не потому что не хотел есть, а по какой-то иной причине. Это была последняя наша встреча.
Так и запечатлелся он навсегда. С ушком в протянутой руке, со слезящимися глазами и потерянным лицом. Зачем обидел старика?
Ведь если и было светлое пятно в младенчестве, то только он, с его добротой, и пусть неродная, но очень милая бабушка. Из самых ранних воспоминаний: она с граблями в худых крестьянских руках, и извивающаяся под этими граблями вползшая на сельское подворье гадюка. Безопасно с ними было.
В данном экскурсе в детство я не сужу родителей. Я благодарен им, что даровали жизнь. Но как же трудно исправлять ошибки молодости родительской! Вступая в брак, новоиспеченная супружеская чета, гонимая основным инстинктом, зачастую попросту не понимает, на что обрекает детей, если, упиваясь только чувствами личного, интимного характера, плутают в собственных страстях .Какую дорожку они выстилают чадам своим? В конце концов, родители всё же развелись. И пошло отрочество по накатанной из детства колее. К чему по логической цепочке такое детство должно было привести? Конечно, к детской трудовой колонии, в 1963 году., на полтора года. Хотя выпустили через полгода, учитывая юный возраст.
А лучше бы без снисхождения обошлось, поскольку почти сразу после выхода получил, в числе ещё трёх подельщиков, уже полнометражный (только 18 стукнуло), увесистый срок. И уже, ввиду рецидива и тяжести содеянного, с отбыванием на строгом режиме без права на досрочное освобождение или помилование. Вот уж этого отпущенного срока, по самые ноздри, вполне хватило, чтобы полностью погрузиться в лагерное бытие, вкусить, хлебнуть все прелести пребывания там.
Ущербность существования может привести к неприятию диктата. А с «мордой» его столкнулся, когда меня потянуло вдруг (ещё там) написать рассказы об увиденном. Набравшись впечатлений, боясь упустить знаковые мелочи, начал копить под своим матрасом беглые стенографические записи. Как-то однажды пришел с работы, и меня "обрадовали" сожильцы-однобарачники вестью, что приходили с обыском, персональным. Всё переворошили. Уволокли два мешка записей. Это были заметки о тюремном быте, и, конечно, о соответствующих «героях». О метаморфозах, происходящих в человеке в жестких условиях существования: от полного падения до просветленности, как второго дыхания. (Встречались умники, писавшие диссертации, для заполнения праздного времени)
Запомнилась бытовая картинка: при выходе из жилой секции барака на тумбочке, полуистерзанный том Достоевского, ….. «Униженные и оскорблённые» кинутый кем-то щедрым на «общак» для отхожего места. (В ИТК-21 была хорошая библиотека. Наверное закладывалась ещё политкатрожанами; наткнулся там на «Отверженных», ещё дореволюционного издания, с буквой ять. Прочёл там Имра Мадача , его «Трагедию человека», и это пошатнуло мои «пионерские» убеждения. «строителя коммунизма». Были ещё какие-то подозрительные философы типа Фёдорова, Ильина , Франка
Но вернёмся к конфискованным запискам.
Местная администрация, не осмыслив «крови», «сукровицы» этих хаотичных эскизов, отправила бумаги куда-то на экспертизу, наверх. Оттуда пришло заключение. Меня вызвали и тактично, подчеркнуто вежливо, объяснили, что, «если Вы когда-либо захотите что-то написать и опубликовать, из бытия лагерного, то предварительно, …обязательно!, отошлите в МВД на экспертную оценку».
По наивности попросил, коль уж не нашли чего-либо сверхкрамольного, вернуть записки. Получил ответ, снова-таки подчеркнуто корректный: «Ваши бумаги останутся у нас». Понял, что больше никогда не вернусь к этим записям.
Больно корявые герои у меня получались. Как, допустим, в канву социалистического реализма втиснуть такой типаж, триединый в одном лице: доблестного чекиста (в звании капитан, и в должности Дежурного помощника начальника колонии, наркомана (анашу покуривал), да еще и в придачу нетрадиционной сексуальной ориентации). Ходили догадки, что друзей сердешных находил он отнюдь не среди немногочисленных жителей таежного поселка, а по месту работы.
Служебный роман – разве это в новость. Сердцу не прикажешь! (Уволили его спешно и не афишируя за что)
Такое ограничение, недвусмысленный запрет видеть окружающий мир собственными глазами, вызывало возмущение. Как, допустим, втиснуть в рамки соцреализма такой сюжет: осужденный, влюбившийся впервые, «смертельно!», в учительницу русской литературы вечерней школы. Всё бы ничего, да треугольник шибко замысловат. И не треугольник. Четырёхугольник!
С Прекрасной Дамой, в умопомрачительных, незабываемых кудряшках, её законным мужем – вольнонаемным мастером на лесоразработках, "фаворитом" – в лице Зам. Начальника колонии по режиму, да худосочным, с лицом цвета хаки, зеком. Мастер, это ещё полбеды. А вот когда сталкивались лицом к лицу с Начальником по режиму: у одного бирка на груди, у другого майорские погоны на плечах, возникала гнетущая атмосфера боксёрского ринга, где в непримиримом поединке сошлись соперники веса «комар» и «тяжеловес-панчер».
Непредсказуем женский «каприз». Оказалось, ей было неуютно между этими двумя вполне состоявшимися джентльменами. Нет, это была не подленькая интрижка. Это была драма, сулящая перейти в трагедию. Прекрасная Дама отравилась вполне серьезно, угодив в эдакий тупик. Слава богу, в аптеках не продаётся цианистый калий, и поезда там не часто ходили. Вовремя кинулись – отходили. Увы, «соискатели» оказались не на высоте ...все. И, пожалуй, самым "слабым звеном" оказался, увы, я. Мачо из меня не получился!
Или как втиснуть в рамки идеологии соцреализма такую психологическую коллизию. Смертник ожидает исполнения приговора. И вот слышит однажды, с трепещущим сердцем, шаги в гулком коридоре. Затем шорох приоткрываемого глазка в двери, и после паузы, в абсолютной тиши смехнадзирателя, демонический хохот, отдающийся эхом в коридорах. После долгого ожидания пришел удовлетворительный ответ на прошение о помиловании. Он, этот преступник, рассказывал о своих переживаниях на тот час, а в его интонациях, в глазах читалась еще более укрепившаяся ненависть ко всему роду человеческому. Этот смех ему запомнился навсегда, очевидно, и сопровождал его до конца дней, пришибленного.
Пусть бы не удались в художественном смысле эти зарисовки, но это уже совсем иное дело, субъективное. Умозрительные герои и персонажи, к сожалению, не придавали парадности обществу шествующему в Коммунизм.
…Информация, вынесенная на общественное обозрение, так или иначе, по естественной природе своей, наверное, имеет завуалированную идеологическую подоплеку (как и всякое суждение), смысловую окраску свою. И поскольку в зарисовках трудно было найти позитивистские мотивы, рассчитывать на лояльное отношение влиятельных людей не приходилось.
А жить хотелось! Стоял вопрос не о духовном выживании художествующего мазилы, а об элементарном физическом. Право на свободомыслие лишь мечтой осталось, ностальгической занозой о несбывшемся.
Запроторили после оглашения вердикта на такие севера, где порой зимы удивляли северным сиянием, где еще отбывали срока айзсарги с их четвертаками, да воры разного пошиба со своими двадцатками.
Уже давным-давно вышел новый уголовный кодекс, а они всё по старому уложению срока мотали. Для снижения наказания в соответствии с новым кодексом каждому из них всего лишь надо было в оговорку этого закона уложиться: иметь примерное поведение, что на практике означало, не иметь взысканий за нарушение режима хотя бы в течение 6-ти месяцев.
Айсаргов, зелёных братьев трогать не станем. То дядьки серьезные, упрямые, идейные. Знаком был с таким. Пайкой хлеба запросто мог поделиться, безвозмездно. Отрядный с ним заигрывал. Нет-нет, да и вызовет на душеспасительную воспитательную беседу. А тот упорно, в ответ на увещевания, своим зёвом, уже беззубым, цедит чуть слышно: Как же вас ненавижу,..«червонопузые». Понятно, что рас-считывать таким упрямцам на милосердие не стоило.
А вот другой персонаж – это заурядный крадун, схлопотавший за какой-то кошелёк, ох, какой срок в своё время и уже почти отбывший его до конца. «Наставник», сопливый лейтенант, почти по пятам за ним ходил, уговаривая забыть карты. Ну, потерпи 6 месяцев! На кону стоит не мыло, не чай и не портянки новые, а освобождение подчистую.
. И однажды, осчастливленный воспитатель, уловил таки момент, представил в специальную выездную коллегию суда распухшее от времени личное дело. Судья, ознакомившись с представлением, просит у фигуранта: расскажите-ка об обстоятельствах свершения преступления. А тот тужился, тужился да и расплакался неожиданно. И все присутствующие вдруг поняли: это случилось так давно, что он попросту забыл, о деталях и обстоятельствах, преступления. И спецсудья, олицетворение невозмутимого параграфа, отпустил реплику, не для протокола, с горечью: «Эх вы! За такие деяния сейчас дают, максимум, до пяти. Вы ж не использовали свой шанс и отбыли почти 20лет.» От тюрьмы да сумы не зарекайся. Тут даже, порой, и багаж образованности не срабатывает. Встречал там не только наследники простолюдинов, но и профессорских изнеженных отпрысков, ставших в жестких условиях выживания инфантильными …«приживалками». Другая крайность – интеллигентствующие субчик, который под прессом домашней жесткой дрессуры-муштры обернулся не только в математика способного (один такой успешно втолковывал преподавателю в лагерной школе о методах упрощенного решения задач), но и превратившийся от такого вышкола в отъявленного садиста, не признающего ничего, окромя воли и силы. Да и чада высокопоставленных сановников, не успевших вовремя прикрыть недорослей, попадались.
Как-то, услышав М.Круга и его «Владимирский централ», призадумался: ну, почему так? Человек, не пробовавший баланды, не обонявший аромата параши, романтизирует тюремный мир, воспевает его. И, будто поощряя такую культуру, на телевидении устраивают музыкальное шоу, где под прикрытием «Шансон» половина песен облагораживает уголовную среду. Сколько же неискушенных молодых душ подтолкнули эти песни к поиску и воплощению мечты об уголовном мире, где всё так красиво, романтично?
По иронии судьбы, Михаила Круга и зарезали в его собственном особняке, нажитом на этих песнях, злодеи, «облико морале» которых он воспевал. Стоило ли поэтизировать, приукрашивать? Ведь это мишура. Реальное обличье угловщины гораздо безобразней
Это предисловие – ключ, нота камертона к пониманию, восприятию текста.
Почему «пролет…ария»? Станет понятно, если терпения хватит до конца прочесть не ахти какое стихосложение.
Получился рифмованный дневник о перипетиях скоротечной жизни и чуть-чуть, мимолётно, о духе времени.
Вот такое пространное предисловие получилось. В чьи уши эти виршики, сам не знаю. Эти заметки – не торжество, не апофеоз божественных мелодий, интонаций, не феерия утонченного чувствования. В лучшем случае унылая песня, напевы ходока через пустырь жизни. Это стихи от имени тех, кто ютится в самом низу социальной лестницы, о тех, кто у края черты падения стоит, моральной или бренной.
Но при любом раскладе, в любом случае этот проклятый Сизифов камень надежды нужно всё-таки катить. Другого не дано.
Ю. Е. Сыч
P.S. Для кого эти виршики? Возможно для молодых, которые сейчас гниют в темницах, дабы не теряли надежду и помнили главный постулат Сатина из "На дне" Максима Горького: Человек - это звучит гордо!
И если попал в передрягу то, «спасание утопающих — дело самих утопающих».
Польза от таких виршей незатейливых? Пожалуй скажу, что меня самого подвигло к стихосложению, что подтолкнуло. Нет, не чтение Пушкина, Лермонтова, Леси Украинки или Шевченко. Когда-то давным давно, в ранней юности, прочел строки поэта, имя которого, возможно только я и помню. То ли фамилия, то ли псевдоним у него был Сериков. Я прочёл у него незатейливые строки:
Очень часто, осень густо
Не задумываясь порой,
Мы девчатам дарили звёзды,
Те что в небе над головой.
Вот от них наверное запало впервые, внедрилось в подсознание: ...а не дерзнуть ли мне лучше "начертать". И пусть хотя бы у какого-то одного неофита это желание повторилось! Значит труд не зря совершён.
Вольтеру принадлежат слова
«Поэзия - музыка души».
Вам судить получился ли "ноктюрн на флейте водосточных труб", или же трудно воспринимаемая уху, неудобочтимая какофония
